Я еду смотреть затмение в Юрьевце. Уже несколько дней в народе ходят толки о затмении и о том, что съехались астрономы, которых серая публика зовет то «остроумами», то «астроломами». Вчера с вечера брошюра «О солнечном затмении 7-го августа 1887 года» мелькала среди простой публики.

< . . . >

Вот и лагерь «остроумов». На небольшом возвышении у берега Волги на скорую руку построены небольшие балаганчики, обнесенные низкою досчатою оградой. Укрывшись шинелями, спят несколько городовых и крестьян — караульных, согнанных из деревень. Говорили, что накануне собирались, было, кое-кто разметать инструменты и прогнать остроумов, почему начальство и приняло свои меры.

< . . . >

Старик-немец несет инструменты, с угрюмым и недовольным видом поглядывая на облака... Он приехал издалека нарочно для этого утра, и вот бестолковый русский туман грозит отнять у него ученую жатву. Впрочем, облака редеют, ветер все гонит их с севера. Кое-где уже синеет лазурь. Солнце ныряет, то появляясь в вышине, то прячась.

Трубы установлены, с балаганов сняты брезенты, ученые пробуют аппараты...

Минутная тишина. Вдруг раздается звонкий удар маятника метронома.

— Началось! — догадывается кто-то в толпе, видя, что астрономы припали к трубам.

Я вынимаю свое стекло с самодельной ручкой. Среди быстро пробегающих озаренных облаков я вижу ясно очерченный солнечный круг. С правой стороны, сверху, он как будто обрезан чуть заметно.

Минута молчания.

— Ущербилось! — внятно раздается голос из толпы.

Солнце тонет на минуту в широком мглистом пятне и показывается из облака уже значительно ущербленным. Теперь это видно уже простым глазом, чему помогает тонкий пар, который все еще курится в воздухе, смягчая ослепительный блеск.

Тишина. Кое-где слышно нервное, тяжелое дыхание; на фоне напряженного молчания метроном отбивает секунды металлическим звоном.

< . . . >

День начинает заметно бледнеть. Лица людей принимают странный оттенок, тени человеческих фигур лежат на земле бледные, неясные. Пейзаж как будто расплывается: трава теряет зелень, горы как бы лишаются своей тяжелой плотности.

Однако, пока остается тонкий серповидный ободок солнца, все еще царит впечатлениe сильно побледневшего дня, и мне казалось, что рассказы о темноте во время затмений преувеличены. Но вот последняя искра солнца исчезла; она как-то порывисто, будто вырвавшись с усилием из-за темной заслонки, сверкнула еще золотым брызгом и погасла. И вместе с тем полилась на землю густая тьма. Я уловил мгновение, когда среди сумрака набежала полная тень. Она появилась на юге и, точно громадное покрывало, быстро пролетела по горам, по полям, по реке, обмахнув все небесное пространство, укутала нас и в одно мгновение сомкнулась на севере. Я оглянулся на толпу — в ней царило гробовое молчание...

Но это не была обыкновенная ночь. Было настолько светло, что глаз невольно искал серебристого лунного сияния, пронизывающего насквозь синюю тьму обычной ночи. Но нигде не было сияния... Казалось, тонкий, неразличимый для глаз пепел рассыпался сверху над землей.

Прошло не более пятнадцати секунд. Все мы стояли вместе, подняв глаза кверху, туда, где все еще продолжалась молчаливая борьба света и тьмы, как вдруг вверху с правой стороны вспыхнула искорка, и сразу лица осветились. Так же внезапно, как прежде oн набежал на нас, мрак убегает теперь к северу. Свет струится теперь, после темноты, еще ярче и веселее прежнего, разливаясь победным сиянием. Теперь земля оделась опять в те же бледные тени и странные цвета, но они производят другое впечатление: то было угасание и смерть, а теперь наступало возрождение...

Солнце, солнце! Я не подозревал, что и на меня его новое появление произведет такое сильное, такое облегчающее, такое отрадное впечатление, близкое к благоговению, к преклонению, к молитве... Что это было: отзвук старого, залегающего в далеких глубинах каждого человеческого сердца преклонения перед источником света, или, проще, я почувствовал в эту минуту, что этот первый проблеск прогнал прочь густо столпившиеся призраки предрассудка, предубеждения, вражду этой толпы? Мелькнул свет — и мы опять стали братьями... Да, не знаю, что это было, но только и мой вздох присоединился к общему облегченному вздоху толпы.