Вели всегдашню брань с наукой лицемеры: Дабы она, открыв величество небес И разность дивную неведомых чудес, Не показала всем, что непостижна сила Единого Творца весь мир ceй сотворила, Что Марс, Нептун, Зевес, все сонмище богов Не стоят тучных жертв, ниже под жертву дров; Что агньцов и волов жрецы едят напрасно; Сие, одно сие, казалось быть опасно, Оттоле землю все считали посреде. Астроном весь свой век в бесплодном был труде, Запутан циклами*, пока восстал Коперник, Презритель зависти и варварству соперник. В средине всех планет он солнце положил, Сугубое земли движение открыл: Однем круг центра путь вседневный совершает, Другим круг солнца год теченьем составляет. Он циклы истинной Системой растерзал, И правду точностью явлений доказал. Потом Гугении**, Кеплеры и Невтоны, Преломленных лучей в Стекле познав законы, Разумной подлинно уверили весь свет, Коперник что учил, сомнения в том нет. Во зрительных трубах Стекло являет нам, Колико дал Творец пространство небесам. Толь много солнцев в них пылающих сияет, Недвижных сколько звезд нам ясна ночь являет. Круг солнца нашего, среди других планет, Земля с ходящею круг ней луной течет, Которую хотя весьма пространну знаем. Но, к свету применив, как точку представляем.
...Еду автобусом через Москву. Напротив меня, рядом с отцом, сидит мальчик, должно быть, ему лет пять. Он отвернулся, внимательно, не отрываясь, смотрит в окно.
На гранитном постаменте, на углу площади Пушкина, на парапете, ограждающем сквер, — круглый гранитный шар. «Глобус!» — говорит мальчик.
Мы не очень охотно, но все-таки подтверждаем это. Да, мол, действительно, глобус... Потому как какой же все-таки глобус, когда самый нормальный, самый обыкновенный каменный шар, круглый, полированный.
Картина космической бездны меня очаровала, захватила... не осталось в душе места для каких-то других ощущений: только успевай смотреть, поражаться да выполнять программу. Самое большое чувство, которое я испытал в космосе, — ошеломляющая необычность. Увидел я бесконечный простор Земли, половину земного шара. А нашу страну — от Черного моря до Сахалина, и не из узкого иллюминатора, а из открытого космоса, — широко, объемно.
Я еду смотреть затмение в Юрьевце. Уже несколько дней в народе ходят толки о затмении и о том, что съехались астрономы, которых серая публика зовет то «остроумами», то «астроломами». Вчера с вечера брошюра «О солнечном затмении 7-го августа 1887 года» мелькала среди простой публики.
Да, стара Земля: уж дети Сей праматери людей С лишком семьдесят столетий Горе мыкают на ней. А она — ей горя мало! — Ныне так же, как бывало, Мчится в пляске круговой В паре с верною Луной. Мчит с собой судьбы, законы, Царства, скипетры и троны, На оси своей кружит И вкруг Солнца их вертит. В стройной пляске не споткнется, — И в круженье не прольется И не станет кверху дном Ни один бокал с вином! Вознесем же в полноте мы Сей зачашный наш привет В славу Солнечной системы, В честь и Солнца, и планет, И дружин огнекрылатых, Длиннохвостых, бородатых, Быстрых, бешеных комет, Всех светил и масс небесных, — В здравье жителей безвестных Светоносных сих шаров. Пьем в сей час благословенный За здоровье всей вселенной, В честь и славу всех миров, — До пределов, где созвездья Щедро сыплют без возмездья Света вечного дары, Где горят сей огнь всемирный, Будто люстры в зале пирной, Где танцуют все миры, Нам неслышным внемля арфам; Где, роскошным белым шарфом Облекая неба грудь, Перекинут Млечный Путь.
...Еду автобусом через Москву. Напротив меня, рядом с отцом, сидит мальчик, должно быть, ему лет пять. Он отвернулся, внимательно, не отрываясь, смотрит в окно.
Картина космической бездны меня очаровала, захватила... не осталось в душе места для каких-то других ощущений: только успевай смотреть, поражаться да выполнять программу. Самое большое чувство, которое я испытал в космосе, — ошеломляющая необычность. Увидел я бесконечный простор Земли, половину земного шара. А нашу страну — от Черного моря до Сахалина, и не из узкого иллюминатора, а из открытого космоса, — широко, объемно.
